У меня было мало вариантов. Практически не было. Однако, я не хотел уезжать, выдумывая повод, чтобы остаться. Рассказывал о Достоевском, потрясал журналами с публикациями. Моя мать не воспринимала это всерьёз.

И вот я за рубежом... У меня никогда не было амбиций, но всё же я снял квартиру в доме рядом с Йоко Оно.

Моя жена всегда мечтала иметь французские туфли и хотела их приобрести. Однажды она вышла прогуляться и вернулась через два дня в пустую квартиру.

Я продолжал телодвижения в прежнем ритме. Раздвинув ноги, как мартовская кошка, потрясая грудями, как папуас маракасами, впив ногти мне в спину, Лена, закрыв глаза, истомно стонала. Чуть-чуть приподнявшись над её худым телом, я наблюдал. Монотонная механика мне не мешала. По всхлипам я понял, что Лена достигла оргазма - в третий раз, что не так уж и много. Когда Лена открыла глаза, то испугалась:

– Почему ты на меня так смотришь? – она выскользнула из-под меня и укрылась одеялом, прижимая его чуть выше груди двумя руками.

Я встал, надел трусы и джинсы, и вышел на балкон покурить. Когда я вернулся, Лена сидела в пижаме, обхватив руками свои острые коленки.

– Мне страшно. Почему ты так смотрел?

– Глазами?

– Пристально, как будто...

– Любовался.

– Нет, ты наблюдал. Это жестоко с твоей стороны. Ты что-то рассматривал.

– Не строй из себя подопытного кролика, – ответил я.

Что можно объяснить женщине в таком состоянии? Что она выглядела смешно и глупо? Что её всхлипы и охи мне казались беспричинно неестественными? Что причина – в её несамодостаточности?..

Я никогда не спорю с людьми, чьё мнение мне неинтересно. Но, не зная собеседника, доказывая собственную правоту, я всегда привожу личные примеры – будь-то положительные или отрицательные. Тем самым я даю противнику в руки козырные карты. Если он не способен ими воспользоваться, задав вопрос: ''Причём здесь ты?'', то диагноз мною ставится на месте.

В баре объявили конкурс на мужской стриптиз. Мы помогли Яну взобраться на стойку бара. Он обнял двух латинок, но, не удержав равновесия, упал на спину, разбив немало рюмок. Девки упали вместе с ним, а одна из них вывихнула себе руку. Подоспевшие охранники выбросили Яна на улицу. Мы помогли Яну подняться с чёрных мусорных мешков и, смеясь, поддерживая друг друга, пошли к нему продолжать веселье.

Когда все заснули, растянувшись на матраце, я вышел на улицу. Спать не хотелось. Было скучно. Вечер подтверждал аксиомность обыденности. Купил бутылку пива, открыл и, глотая пиво, шатаясь, пошёл к Лене, минуя квартал за кварталом.

Кто-то толкнул в спину. Я обернулся и увидел негров. Не мешкая, я разбил недопитую бутылку о столб фонаря. Яркая розочка пробудила жалость к пролитому пиву.

Негры перешли на противоположную сторону и быстро растворились за углом. Я позвонил Лене по домофону. Ласковый голос впустил меня в парадное.

Сарах и Абдуллах пошли в Рамаллах. Большинство дикторов не в состоянии прочесть иностранные имена. Им не хочется думать, а многие из них не могут. Им надо ''побыстрее''. Говорящие головы, особенно женщины, редко думают при чтении текста, как и во многих иных ситуациях.

Лена опохмелилась. И правильно сделала. Как найти повод уйти?

Дочка открыла дверь парадного подъезда, поднялась на лифте и зашла в квартиру. Увидев лежащую в крови свою маму, обвила руками её шею. Но это продолжалось недолго. В квартиру неожиданно зашёл рослый мужчина и ударил в останки лица Лены левой туфлей. Я был настолько потрясён, что даже не смог заплакать. Лена обняла мою шею, пытаясь совладать со своей аортой, и поцеловала меня в высокий лоб.

Больница. Палата. Заходит человек в белом халате, снимает штаны и дрочит. . Затем заходит медсестра и распространяет его сперму по своему личику, обли- зывает и вкушает… Я выдёргиваю иглу. Кровь хлещет послесловием. Падаю. Уличная шлюха пытается меня поцеловать. Ударяю. И тут вдруг, отключившись, засыпаю. Останавливается пульс…

Степь. Почти Невада. Индианка с волосатыми ногами и я смотрим на камни в поисках единственной, достойной внимания, конструкции. Город. Почти что Нью-Йорк. Мы смотрим на небоскрёбы и тихие улицы. Мы нашли концепцию аббре- виатуры.

Лена подносит мою руку к своему лицу и целует в раскрытую ладонь. Я прохожусь пальцами по её шее, крупной и нежной. С убогого дивана мы скатываемся на пол. С правой ноги Лены соскальзывает туфелька.. Миру открываются колготки в сеточку.

Лена обняла меня телом. Как змея обвила мой торс, мои ноги. Она смотрится брюнеткой. Мы лежим в неправильной дроби. Выпускаю дым ей в лицо патри- архально. Звонит телефон. Мы не отвечаем. Включается автоответчик, но радует тишиной.

С Катей и её жирным сыном-подростком я встретился возле кинотеатра в районе Кипс-Бэй. Я был зол. Перекрашенная пизда опоздала на целый час. Времени я, естественно, не терял и, вплоть до прихода Кати со свиноподобным отпрыском, употреблял джин с тоником в баре на Второй авеню. Когда я увидел их из окна, то сильно удивился. Точнее, прихуел. Они шли пешком. Эта сука, зная, что опаздывает, даже не посчитала своим долгом потратить пару баксов на такси. Я подумал, что её необходимо сегодня же выебать.

Вошли в кинотеатр. Я купил три билета и огромный бумажный пакет с поп-корном для увальня.

После просмотра дегенеративной американской комедии, сюжет и название которой я не вспомню даже под дулом пистолета, мы зашли в пивбар. По телевизору показывали Уорлд-сириес по бейсболу. Нью-йоркские Янкис давали каким-то реднекам хорошо просраться. Мы заказали пожрать и много пива. Я понял, что в очередной ёбаный раз попадаю на бабки.

– Мне тогда очень понравилось твоё выступление в библиотеке. У тебя пре- красные стихи. Я сразу же решила познакомиться с тобой поближе, - сказала Катька, когда её толстый сынок пошёл просраться поп-корном. – Тем более, что я тебя тогда впервые видела трезвым. И я попросила твоего друга дать мне твой но- мер телефона.

– Он мне не друг.

Я смотрел на её тройной слой косметики и свежий маникюр, не в состоянии понять, как такой особе может нравиться литература. Дешёвые любовные романы в красочном переплёте – это максимум, на что она была способна.

– А где ты видела меня пьяным?

– В русских ресторанах на Вест-сайде.

– На Вест-Сайде? Тебя что-то не могу вспомнить.

– Я там ещё с мамой была. Ты был пьян в хлам.

– Вот и не помню.

– Но ты же приставал ко мне, танцевал со мной...

– По пьяни всё возможно.

Просравшийся двоечник водрузился на свой стул и начал уплетать кальмаров. Я подлил ему пива в стакан, в котором раньше была минералка.

– Не повредит, - сказал я Кате.

Я заплатил за ужин, и мы пошли ко мне домой. По дороге прихватил две упаковки пива.

Дома я усадил толстого за компьютер, включив ему игры, а сам устроился с Катей на диване. Мы пили пиво, и она стреляла у меня сигареты. Её сын, наверно, услышал Катины стоны, когда я залез к ней под юбку после непродолжительных поцелуев.

''Сын в чужом доме, в трёх метрах от дивана, на котором сидит его мать, у которой в трусах чья-то волосатая рука. Не мать, а ёб твою мать'', - подумал я.

– Пойдём в ванну – прошептала Катя.

Я, естественно, согласился.

Мы закрыли дверь, я спустил свои штаны, раздел её, затем поставил её раком. И понеслось!

– Не бойся кончать, – просопела она. – У меня спираль.

Я и не боялся. Хули мне бояться?! Кончил два раза. Довольно быстро. На всё про всё ушло не более 25-ти минут. Сколько раз она кончала, я не подсчитывал. Бабы со мной до хуя кончают.

– Оденься, не буду тебе мешать, – сказал я ей и вышел в гостиную.

Закурив, я откупорил бутылку пива. Хотелось спать. Истома играла низом живота.

– Ты нам дашь денег на такси? – спросила Катя, глядя на заснувшего в кресле ребёнка.

– Денег нет, – ответил я. – Провожу до метро.

Проводив Катю до метро, я простился с ней.

После этого я видел Катю лишь однажды. Она сидела в баре с подругой. Между широко раздвинутых ног виднелась свежевыбритая мокрая пизда.

Лена наполняет продуктами холодильник. Её украшает шрам.

Женщины чаще всего напрочь лишены вкуса. Совершенно не умеют одеваться. Почти ни одной из них не приходит в голову, что облегающее хлопчато-бумажное платье до пят или шерстяное, прикрывающее колени, выигрышнее, чем миниюбка. Оголённый женский живот менее интересен, чем туго обтянутый лёгким свитерком.

Меня раздражает мода 90-х и начала XXI века. Всё на показ. Не о чем фантази- ровать, разве что о бритости лобка и цвете сосков.

Ведь куда более приятно раздевать взглядом полностью покрытое одеждой дамс- кое тело. О красоте женщины можно получить достаточно точное представление, глядя на её пальцы и лицо. Столь популярный ныне голый пупок, слепо глядящий мне на гениталии, вызывает у меня лихорадочную усмешку.

Я всегда выбирал Вере наряды... Прохожие оборачивались, глядя на нас, подда- тых, пересекающих перекрёстки Нью-Йорка. Вера была в чёрном шерстяном платье немного ниже колен, в такого же цвета чулках и в красных туфлях на довольно вы- соких каблуках.

Из-за желания Веры податься на какую-нибудь вечеринку между нами постоянно возникали склоки. Я не люблю тусовки, полуумных яппи, самоуверенных молодых графоманов, долбящих мне, что ритм и рифма в стихах – это нечто изжитое. Вери- ны скандалы, из-за её же неуживчивости, часто оборачивались пренеприятными картинами. Не раз соседи вызывали полицию, не раз мои новые рубашки лишались одного из рукавов. Доставалось и посуде. Иногда мне казалось, что от ведьминого крика Веры повылетают к ебеней матери стёкла.

Но, в отличие от многих женщин, Вера никогда не била бутылки с алкоголем и никогда не выливала алкоголь из бутылок, зная ему цену. Это, наученный горьким опытом, я в ней ценил.

У Веры была купленная ей родителями студия в Ист Вилледж. Но мы там редко бывали. Можно сказать, что мы с Верой жили вместе. У меня. Учитывая мою домо- седливость и привязанность к собственным книгам и компакт-дискам, ситуация была самая подходящая. Радовало также то, что пару ночей в неделю Вера всё-таки проводила у себя дома. Тогда у меня оставалось больше времени на себя.

Вера, как любая выросшая в Америке женщина, превращала секс в культ, а иног- да в необходимость. Для меня секс был игрой только тогда, когда я был по-весёло- му поддат. В других случаях мне только хотелось перепихнуться.

Лена вцепилась в Верины волосы, и они скатились вниз по лестнице.

– Сука! – с чувством выкрикнула Лена.

– Шлюха! – не оставалась в долгу Вера.

– Пизда!

– Он мой!

–Я люблю его!

Мне стало скучно. Хотелось чего-нибудь более оригинального. Не голливудского. Я закрыл входную дверь, наполнил стакан красным вином, лёг на диван и, смакуя вино, уставился в потолок. Крики за дверью были слишком банальны. Я рассчитывал на большее.

Я любил их обеих. При этом чувствовал себя уставшим от их присутствия в собственной жизни.

Дрочить не хотелось.

Дверь открыла исцарапанная Вера. Подойдя к дивану, она свалилась на меня, придавив мой живот. Я почувствовал боль в животе и уронил бокал вина. Криминальной хроникой растеклось красное по ковру, который впитывал моё одиночество. Вера делала минет. Я намотал на кулак её волосы.

Бахромой обрамила листва городские деревья. Зелёные арки в ночной тишине пели в унисон светофорам. Четыре шины жёлтого автомобиля уносили меня в сторону аэропорта. Мне хотелось вернуться в мир, где не будет Лен, Кать, Вер, индианок... В мир, в котором подойдя к окну, я увижу лишь яркие небоскрёбы, услышу пение птиц и улыбнусь похмельно...

– Эй, русский спортсмен, помоги мне занести телевизор на четвёртый этаж!

– Какой я тебе в жопу спортсмен.

– Ну, занеси, пожалуйста.

– Ладно.

Я поднял бандуру и потащил по крутой лестнице нашего дома. Занёс к просившей в квартиру. Поставил на пол. Я вспотел.

– Дальше, – говорю, – сама с ним ебись.

– Спасибо, – сказала Валерия.

Нью-йоркские пуэрториканцы называют себя ньюриканцами. Я их называю уродами. Не всех, правда. Иногда попадаются приличные. Валерии было 64. Она переехала из Пуэрто-Рико в Нью-Йорк, когда ей было немного за 20. Танцевала в стриптиз-клубах и занималась проституцией. На старости лет стала зарабатывать, занимаясь садо-мазохизмом с извращенцами всех мастей. Вся стена её спальни, покрашенной в красный цвет, была завешена плётками, хлыстами, затычками, дилдо разных размеров, кожаными трусами и лифами, кляпами и прочей хуйнёй.

– Нормально платят? – спрашиваю.

– Да, неплохо, – отвечает она.

– А тебя пиздят?

– Редко, я за это много беру.

– Налила бы, старуха.

– Джек Дэниелс?

– Заебись!

В углу зевнула жирная немецкая овчарка. Валерия подала мне стакан с виски.

– Слушай, – говорю, – а с собакой твои клиенты ничего не делают?

– Ебут иногда. Псине нравится.

– Ты ёбнутая. И клиенты твои тоже, и собака.

– Хочешь, я с тобой садо-мазо позанимаюсь.

– Иди на хуй!

– Как хочешь...

– Налей ещё!

Я выжрал около десяти “Джеков”. Сильно долбануло по мозгам, так как я не ел с самого утра. Решил прогуляться. В какой-то момент понял, что нахожусь в Гарле- ме. Дома, фонари, негры, латины, автомобили были вне фокуса. Я с трудом дер- жался на ногах. В руке был бумажный пакет с бутылкой пива. Я прислонился к столбу и сделал большой глоток. Подошла черножопая шлюха:

– Белый, поебаться – 20 долларов.

– Поехали ко мне. На метро. Только покажи где оно.

– Пошёл на хуй! Я на метро не поеду.

– Хуй у меня и так есть. Такси мы здесь не словим. Они к вам в район не заезжают.

– Эй, братва! – окликнула шлюха толпящихся у магазина негров, – эта белая жопа – расист.

Я дал дёру. Меня заносило. Негры улюлюкали. Я увидел лаз в нору метро и нырнул в него...

После душа выпил ещё один “бекс” с рюмкой холодной водки. Жизнь налаживалась. Я выдернул телефонный шнур из розетки и упал на диван с томиком Уильяма Берроуза.

Выплюнуть! Выплюнуть и забыть! Ссу и отворачиваюсь. Каштановая моча наполняет белый сральник. Неимоверная вонь при больных почках. Потряс хуем и вышел из туалета.

Лена нанизала кусок арбуза на вилку и тычет им мне в рот. У всех – праздник День Благодарения, у меня – жестокое похмелье. Я не блюю. Вдыхаю линию, мир вращается глобусом. Выпиваю рюмку, затягиваюсь травой.

Лена – в слёзы, я – в стограмм. Одолевает прошлое.

Я и Юлька сидим на автобусной остановке. Мы только что поеблись. Я нежно лезу в её шерстяное декольте.

– Юля, люблю!

– Ты всех блядей любишь!

– Не скрываю! Ты помнишь, как мы познакомились?

– Я была пьяна.

– Это было в баре. К тебе приставал старый козёл. Я его отшил.

– Мы пили портвейн?

– Красный.

– Я тогда в тебя влюбилась.

– Взаимно.

Я съел кусок арбуза. Лена поставила на стол индейку. Нелетающая птица напоминала о существовании жён. Лена ловко резала зажаренное мясо, из пизды которого улыбалось коричневое яблоко.

Я жил с восемью женщинами. С каждой из них мне было хорошо только в первую неделю.

Лена достойна ласки и уважения. Я Лены недостоин. Я также буду пить, ходить ''налево'', посылать далеко во время работы над стихами. Лена – идеальная женщина. Она не винит меня ни в чём, читает и любит мои стихи.

Лена:

– С Днём Благодарения!

Я:

– С Днём Прощания!